И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной - Виталий Полищук

Варька, кстати, тоже была в кино, смотрела на меня украдкой, и сейчас шла в толпе зрителей где-то впереди.

– А ты откуда знаешь эту Жанну Игоревну? – перевел разговор «на конкретику» я.

– Она после мединститута приехала к нам преподавать. А потом разводилась с мужем, и мой отец был ее адвокатом на суде. У нее здесь родители и кажется, маленький сын.

Через день мы с Миутом и моей мамой провожали наших дедов в Казахстан. Через нашу станцию проходил поезд «Барнаул-Днепропетровск», на нем они и уезжали от нас.

Наша с Миутом задача была погрузить в багажный вагон поезда дедов сундук.

Сундук был большой и тяжелый. Дубовых досок, размером примерно метров эдак 1,5 х 1,0 х 1,0. И весом – килограммов 65—70.

Между прочим, когда-то на нем спал я. Я родился в Азербайджане, и в возрасте 3—7 лет вот на нем и спал.

А теперь в сундуке были все пожитки моих дедов…

Мы с Валеркой справились с задачей – погрузили сундук. А когда подошли к вагону, я успел только расцеловаться с дедами, и они сели в тронувшийся вагон. Мама всплакнула, но я сказал:

– Мам, ну что ты? Они ведь не навсегда едут, да и мы будем к Гале ездить!

Галей звали мою тетку и мамину сестру.

Ну, а на следующий день я вышел часиков в 12 из дома и направился «пошариться» – погулять по улице. Хотя какой черт «погулять» – на улице было холодно и мела поземка!

Но я, подняв воротник «Москвички», упорно шел сквозь ветер по улицам, заходя в магазины.

Честно говоря, я искал Рукавишникову. Ведь если меня не обманывала интуиция, как вот я Варьку сейчас – так и она должна была искать ну, как бы случайной встречи со мной. В кинотеатре я заметил – она сидела примерно на нашем ряде, но у противоположной стены зала, и смотрела больше в нашу сторону, чем в сторону экрана.

Вы скажете – а школа? Так ведь каникулы, блин, последние школьные зимние каникулы нашей жизни…

Поэтому, думаете, я один шатался по улицам? Щас! То и дело я сталкивался с ребятами из нашей школы – старшеклассниками. А младшие, не смотря на пургу, носились по улицам, проваливаясь в глубокие сугробы на обочинах, и что-то верещали, кричали…

Я здоровался со встречными, уклонялся от приглашения «пойти и принять по маленькой за Новый год», и вспоминал вчерашнюю встречу с будущими эстрадными коллегами.

Был вечер, родители ушли в кино на 19-часовый сеанс, и никто не мешал встретиться у меня дома мне, Борьке-Бульдозеру, Женьке-Моцарту и девчонкам.

Я изложил им свою задумку. Потом притащил в гостиную магнитофон (естественно, не «Панасоник») и, включив его, проиграл несколько песен. Которые планировал подготовить с ребятами к исполнению.

– Не, ну чо, – сказал Моцарт. Мы смотрели на него с надеждой – от него зависело все. Он должен был стать нашим аранжировщиком – адаптировать музыку магнитофона к исполнению на баяне и гитарах. – Сделать можно. Ты, Толян, ритм будешь задавать, Борька – соло-гитара, ну, а я обеспечу мелодический рисунок… Нам бы ударника еще…

– А если девочки на маракасах будут шуршать? – спросил я. – Ну, вместо ударных?

– А где мы возьмем маракасы?

– Сделаем! – сказал я. – Купим четыре больших «калейдоскопа», стекляшки из них вытряхнем, насыплем внутрь горох. Примитивно, конечно…

– Да ерунда! – загорелся Моцарт. – Мы же не на конкурс исполнителей собираемся, а на Бродвее играть! Сойдет!

– Мы не хотим на маракасах шуршать! – заявили в один голос девчонки. – Мы тоже петь будем!

– Не будете! – отрезал я. – Подпевать можно, голосовой фон создавать: «А-а-а-а» там, и тому подобное. Можете танцевать!

– Танцевать? – Галка задумалась. – Толь, включи музыку!

Я включил магнитофон. Голос Михайлова запел: «Покраснела рябина, посинела вода…», а Галка…

Она встала перед нами, подняла над головой тонкие руки и соединила кисти кончиками пальцев. И вдруг стала томно изгибаться, и словно бы волна пошла по ней вниз от головы – к ногам, и обратно.

«Вот зараза!» – подумал я, и тут… Рядом к Галке пристроилась Валюха, и, глядя на меня, принялась тоже изгибаться, держа руки над головой… А вскоре обе девчонки, наблюдая друг за другом, двигались почти синхронно, а я, смотря на них, вдруг живо вспомнил двухтысячные годы и тех, еще не родившихся, девчонок, что будут работать в подтанцовке на сценах…

– Стоп! – сказал я. – Запоминайте, и выучите, дома вместе будете тренироваться, если хотите танцевать. Но маракасы все равно на вас.

– Хорошо! – в один голос сказали они, а я принялся показывать основные движения «подтанцовывающих», насколько я их запомнил.

– Вот это передвижение назовем «один – три», это – «один – четыре». А это «два – четыре», запоминаете?

– Конечно… – Девочки тут же пытались повторять движения, переступая ногами, и что-то у них получалось хорошо, что-то – пока не очень. Но я видел – у них получится!

И, представив нашу группу на Бродвее, я мысленно захохотал от восторга – настолько это должно было зрителей впечатлять!

Вот с этой мыслью я почти что «лоб в лоб» и столкнулся с Рукавишникой.

Я шел «под ветер», а она – «на-», и поэтому я рассмотрел ее хорошо.

На ней была все та же белая шаль, светлое пальто с беличьи воротником, а на ногах сегодня – белые женские «бурки» – войлочные сапожки, обшитые внизу и по швам светло-коричневой кожей.

А выше их голенищ, как обычно, виднелись «капроновые» ноги…

Увидев меня и разглядев, Варвара встала. Ее лицо было залеплено снегом – видно не успевала сбивать варежкой, и вот теперь она это и делала – снимала снег с ресниц, лица, волос на лбу.

– Здорово, Рукавишникова! – сказал я. – Ты мне кое-что задолжала, между прочим!…

– Ну, ты же не дождался тогда… – Лицо у нее раскраснелось от мороза и уколов снежинок, и теперь пылало, непонятно, правда, отчего – то ли от смущения, то ли просто от холода.

– Да ладно! – махнул я рукой. – Я что – не понимаю, что ты меня сроду не поцелуешь! Пошли-ка ко мне, приглашаю тебя в гости. Чаем напою с вареньем, отогреешься!

– Да ты что? Неудобно…

– Да ладно! – махнул я рукой. – Ну, раз уж встретились возле моего дома…

Мы стояли на обочине улицы Гаражной, и мой дом находился буквально минутах в пяти ходьбы.

– Пойдем, пойдем! Посмотришь, как я живу. Ну, не съем же я тебя! Ты же замерзла совсем!

– Ну, не знаю… – Рукавишникова заколебалась. – А кто у тебя дома?

– Да никто! Все на работе. А я печи с утра затопил и пошел пройтись.

– Я тоже – пройтись!

«Ага!, подумал я. Шла по пурге из Заготзерна! Чтобы пройтись!»

– Пошли, пошли! – Я взял ее руку в пестро-алой варежке и потащил за собой. – Вареньем угощу кизиловым.

– А какое это? – Она шла за мной, не очень упираясь, а я – впереди, таща ее за руку.

– Попробуешь сейчас… – Мы уже подходили к моей калитке.

Войдя во двор, я отпер замок дверей в сенки, и здесь мы обмахнули веником друг друга и сбили снег с обуви.

А потом я открыл входную дверь и вместе с белыми клубами холодного воздуха мы вошли внутрь.

– Давай пальто, – сказал я замершей на пороге и прислушивающейся Варваре. – Да не робей так, Рукавишникова! Ты же боевая дева!

Меня понесло. Сплав двух Толиков оказался не просто жизнеспособным, но и активным и бесстрашным в обращении с девушками.

И я заставил себя угомониться.

– Проходи ко мне в комнату, вот сюда, осмотрись, а я пойду чайник поставлю.

Она свернула налево, в мою комнату, а я – на кухню, то есть в дверь направо.

Открыв конфорки, я быстренько поставил чайник на горячую плиту, потом поставил на стол чашки и положил в розетки кизилового варенья.

И тихонько вышел из кухни.

Я стоял на пороге комнаты и смотрел на Варьку. А Варвара, стоя ко мне спиной, смотрела на фото Вали под стеклом, которое она держала в руках.

Вот так мы и простояли молча некоторое время.

Рукавишникова все же была хороша! На этот раз на ней был вязаный белый комплект – юбка и кофточка с высоким воротом. Но даже шерстяное изделие, которое у всех женщин скрывает очертания фигуры, у Варвары подчеркивало все ее линии.

– Это она? – негромко спросила Варя, поворачиваясь ко мне. Значит, почувствовала мой взгляд.

– Да, но это теперь не имеет значения…

Я вошел, взял у нее из рук рамку и, достав фотографию Разиной из-под стекла, бросил фото в ящик стола.

А опустевшую рамку поставил на стол.

– А это что? – услышал я за спиной.

– Ты о чем? – спросил, оборачиваясь, я.

– Да вот! – она указывала рукой на черный «Панасоник». А потом наклонилась и провела пальцем по его панели. – Что это?

Если бы Варвара могла видеть мое лицо, она бы… Впрочем, она стояла ко мне спиной, и не могла увидеть моего лица.

А когда повернулась – я уже справился с собой.«Значит, она видит?, подумал я. Но к а к, почему? Может быть, она и слышать может музыку «Панасона»?